Колодец на крови. "Легенды старого Оренбурга" от Глеба Десяткова

Продолжаем серию публикаций, посвященных книге Глеба Десяткова "Легенды старого Оренбурга". Каждый день мы будем публиковать одну главу об истории нашего города.

Уверены, что книга будет интересна всем: и тем, кто уже читал ее, и тем, кто ранее о ней не слышал, и даже не интересующиеся историей обратят на нее свое внимание.

Предыдущую главу читайте здесь.

Глава 11. Колодец на крови

Предания гибнут невозвратно; их вытесняет суровая вещественность, которая новых замысловатых преданий не рождает.

В. ДАЛЬ «О преданиях»

В пятидесятых годах ректором Оренбургского педагогического института был Архип Кузьмич Бочагов, человек эрудированный, много повидавший на своем веку, которому было что рассказать своему собеседнику. Уйдя на заслуженный отдых, возглавил областное отделение Всесоюзного общества охраны памятников истории и культуры. Но для меня он был интересен тем, что в 1925 году ему довелось стать председателем комиссии ликвидкома. Что это была за комиссия?

Как известно, Оренбург до 1925 года был столицей Казахстана. Здесь размещался КирЦИК, как в те годы называлось его правительство. В 1925 году КирЦИК принял решение переехать в город Перовск (ныне Кзыл–Орда). Необходимо было разделить имущество, музейные ценности и многое другое, что некогда на правах совместной собственности принадлежало Оренбургскому губисполкому и КирЦИК. Для «дележа» и была создана эта комиссия.

Многие годы я руководил областным молодежным поисковым клубом. Следопытские дела забросили нас в город Алма–Ата, где по рассказам старожилов хранилось большое количество стеклянных негативов, вывезенных из Оренбурга и относящихся к его истории. Вернувшись из этой поездки, при одной из встреч с Бочаговым, стал рассказывать о проделанной работе, о встречах с нашими земляками, ныне проживающими там, о республиканском краеведческом музее, разместившем свои экспонаты в стенах бывшего православного собора, о его директоре Саре Йесовой, показавшей нам один из ценнейших экспонатов музея — клинок из булатной стали.

Своих собеседников Архип Кузьмич умел слушать, никогда их не перебивал. А тут не выдержал:

— Минутку! — сказал он, подняв правую руку ладонью вперед, как бы останавливая меня, и, несколько наклонив голову вбок, спросил: — Вам показывали клинок? Попробуйте описать его подробнее! Сможете?

— Первое, что поразило меня — он был необычайно острым. Директор музея подбросила вверх шелковый лоскуток и в воздухе этим клинком разрезала его. На клинке переливались какие–то голубоватые волны–узоры. Как они были нанесены — непонятно. Ближе к рукоятке — надпись, выполненная арабской «вязью», рукоятка бело–желтого цвета, словно выточена из слоновой кости. В нескольких местах обрамлена рубинами, примерно по полсантиметра в диаметре каждый...

— Узнаю! Узнаю! — с волнением воскликнул Архип Кузьмич. — Этот кинжал был у нас в Оренбурге! Передали мы его в двадцать пятом в Казахстан. Против его передачи решительно возражал Закурдаев, бывший в те годы директором нашего музея. Он ссылался на то, что этот клинок из коллекции холодного оружия, некогда принадлежавший юнкерскому училищу. Но позиция губкома и губисполкома была непреклонной — все лучшее передать молодой, зарождающейся Киргизской республике, как в те годы называли Казахстан. И негативный фонд, которым вы так упорно интересуетесь, делали так: коробку — нам, три — в Казахстан! Вот почему этих негативов там более пяти тысяч, а у нас в музее — полторы–две!

Было видно, что мой собеседник сильно взволнован. Ладонью руки он пару раз провел по изрядной лысине и начал свой рассказ:

— Я слышал, что с этим кинжалом связана одна прелюбопытнейшая легенда, похожая на правду. Чем черт не шутит! Может быть, эти события в те годы могли иметь место в жизни! Она, жизнь–то, штука сложная! Порой такое случалось!.. Так вот: жил&3150;был в Хивинском ханстве какой–то хан. В своем гареме имел пятьдесят две жены. Пятьдесят третьей купил русскую девушку красоты необычайной! Приставил к ней евнуха–толстяка да повелел смотреть за ней так, чтоб и муха не села! Наложницы стали готовить девушку, омывали ее, натирали какими–то восточными, долго благоухавшими мазями. То был целый ритуал, продолжавшийся часа два — каждая часть тела натиралась по–своему... Впрочем, я его недостаточно хорошо знаю. Так, слышал кое–что о нем... И что ни делал хан, чтоб русская его полюбила, но ничего не помогало. Не могла девушка забыть родителей своих, да перед глазами постоянно стояли отчий дом, необъятные оренбургские степи. Тоска по родине оказалась сильнее! Знала, что бежать отсюда невозможно. Поймают беглянку, привяжут к двум лошадям — разорвут на части. Такое видеть ей однажды пришлось. Но на побег решилась. Ушла она от хана!

Рассвирипел хан, когда доложили ему о побеге русской девушки! Самолично зарубил он толстяка–евнуха. Позвал своих стражников, подошел к ковру, увешанному саблями и клинками, снял один из них, усыпанный драгоценными камнями и повелел:

— Даю его вам, чтоб честь мою, этой неверной поруганную, вы восстановили! Этот клинок пришел к нам из тьмы веков. Он всегда охранял честь его владельца. Поймаете o беглянку — им срубите ей голову!

Долго ханские сатрапы не могли напасть на след русской o беглянки, но твердо знали, что путь ее будет лежать к отчему дому, в Оренбург. Меж тем она шла караванной тропой, чуть что — пряталась, заметая свой след в барханах. Долго ли она шла — не знаю, но тут случилось самое страшное — кончилась вода... Однажды показалось ей, что вдали переливается целое море воды, по берегам большие зеленые деревья, дающие живительную тень. Вот только почему–то волны поднимались к небу. Поняла, что это мираж, часто сопровождавший путников в пустыне... Первое, что увидела она, когда очнулась — наклоненное над ней лицо молодого хивинца, тонкой струйкой вливавшего в рот воду. Судорожно глотая ее, она буквально вцепилась в бурдюк. Но хивинец знаками ей показал, что сразу много пить нельзя! Когда беглянка окончательно пришла в себя, хивинец усадил ее на спину верблюда и они тронулись в путь. На счастье, в караване оказался человек, немного понимавший по–русски. Он–то и рассказал, что их караван направляется к оренбургскому Меновому двору с товарами. Она доверилась караванщикам, рассказала о своей судьбе, о побеге из ханского гарема.

— Это очень плохо, сказал караван–баши. — Найдут тебя у нас — всех на куски изрубят!... Но мы что–нибудь для тебя придумаем...

Решили караванщики на беглянку надеть паранджу. По законам Шариата поднять паранджу с лица чужой женщины постороннему мужчине было нельзя — то было кровным оскорблением хозяину дома! Этим–то обычаем и решили воспользоваться. Но предупредили, что при посторонних ни в коем случае нельзя ей поднимать чачван - густую черную сетку из конского волоса, закрывавшую лицо. Дальше беглянка продолжала путь в парандже... В один из дней их настигла ханская стража. Схватили караван–баши, отвели в сторону, за бархан. Долго говорили с ним, но отпустили. Караван прошел своим путем. За дни, проведенные в караване, успела девушка подружиться с молодым хивинцем, в трагическую для нее минуту давшего живительную влагу, Они стали понимать друг друга, часто говорили между собой. В обычаях хивинцев многое ей было непонятно. Ну, например, зачем им иметь помногу жен? Хивинец объяснял как мог:

— Вот спрашиваешь, почему у нас, правоверных, много жен? Много бывает не у всех. За каждую надо большой калым платить. Долго работать надо бедняку, чтобы собрать его... Но великий Аллах, да будет славным имя его, повелел нам иметь не менее трех жен. Я человек неграмотный, читать не умею. Но аксакалы говорили нам, что так надо еще и потому, 3 что мы ведем кочевой образ жизни, гоним отары овец или табуны лошадей от пастбища к пастбищу. И если будет только одна жена, что он будет делать, когда жена «понесет»? В это время Коран объявляет женщину нечистой. Правоверный мусульманин «войти» к ней не может. Что делать? Кругом степи да горы. Родит жена. И опять она целый год остается «нечистой». И снова мужчина «войти» к ней не может. Говорили мне, что закон так повелевает для того, чтобы женщина окрепла после родов. Кочевая жизнь трудна. Жене приходится работать так же, как и мужчине. Вот поэтому должна быть вторая жена. Она «понесет» — есть третья. С третьей случится то же — первая совершит омовение и к жизни будет пригодна... Так это или нет — не знаю... Так мне рассказывали те, кто читать умеет, кто законы шариата знает... Мне вот тоже жену надо, да на калым я еще не заработал... Вот разве только...

И караванщик замолчал. Что он имел в виду — девушка так никогда и не узнала... А вскоре кончились изнурявшие своим знойным дыханием барханы. Верблюжью колючку сменили бескрайние ковыльные степи. Все ближе был отчий дом. Однажды караван стал подниматься на какую–то гору. Караванщики несколько раз произнесли: «Су–лак! Су–лак!» С нее–то беглянка увидела Меновой двор, издали похожий на большой квадрат, брошенный в ковыльной степи, к которому со всех сторон вели ниточки троп.

А за ним виднелся Оренбург!

Стало вечереть, когда караван через Азиатские ворота втянулся внутрь Менового двора. За голыми стенами снаружи девушка увидела ряды дверей лавок, выходившие внутрь Менового двора. И как ни рвалась она к отцу, в отчий дом, караванщики не пустили беглянку домой — за долгий путь привыкли к ней. Жаль было расставаться, да и на ночь глядя отпускать ее было не совсем безопасно... «Завтра, — сказал караван–баши, — мы доведем тебя до дома. В обиду никому не дадим! А сейчас Ак–ку, что по–русски означало Белый лебедь, дойди–ка до колодца, принеси воды!»

Близость дома и пьянящий воздух свободы усыпил осторожность девушки и прежнюю осмотрительность караванщиков — она сняла так надоевшую ей паранджу и пошла к колодцу. Вот тут-то и увидал ее ханский сатрап!

Подскочил он к ней, сзади схватил за волосы, откинул ей голову назад и полоснул по горлу ножом... Нечеловеческий, внезапно прервавшийся крик разорвал вечернюю тишину у колодца...

Но уйти с Менового двора он не смог - был пойман молодым караванщиком, обезоружен и передан в руки русской охране, чтоб никто не мог подумать, что караванщики были заодно с убийцей. Рассказал ханский стражник коменданту Менового двора все, что знал об этой девушке, о приказе хана, о врученном ему кинжале... Мужеством погибшей красавицы комендант был поражен! Даже у толмача–переводчика на глазах стояли слезы...

Приказал комендант по углам Менового двора, на стенах его, поставить пушки, да чтоб были они постоянно заряжены картечью, дабы были бы они готовы в любую минуту немедленную помощь оказать. Доложил об этом случае генерал–губернатору. Тот приказал на Меновом дворе православную 5 церковь возвести, в которой священники за упокой души безвинно убиенной молиться должны были. А над колодцем, возле которого была убита беглянка, шатровый купол возвести.

И прозвал народ колодец тот «На крови».

Оставшиеся в живых ханские стражники вернулись домой, доложили хану о виденном, о слышанном. Рассказали, что русские в честь беглянки церковь возводят!

— Ах, так! — воскликнул хан. И повелел через подставных лиц там же мусульманскую мечеть возвести, как наго-минание о том, что ждет любую беглянку. Мешок золота дгл на это!

Кинжал же, отобранный у убийцы, комендант передал генерал–губернатору. Тот, будто бы, за какие–то заслуги купцу какому-то вручил. А местный купец–миллионер Хусаинов выкупил его и на вечное хранение Оренбургскому музею подарил.

Бочагов закончил свой рассказ. Несколько минут мы сидели молча. Перед глазами стоял образ красавицы беглянки, колодец «На крови» и его шатровый купол. А перед мужеством простой русской девушки хотелось склонить голову! Такова была легенда.

На самом деле Меновой двор был сооружен в четырехв верстах от города для летней торговли. Царскоед правительство было заинтересовано завязать тесные торговые отношения с Хивой и Бухарой, одним словом — с Востоком. Но в город–крепость пускать их, видимо, не решались. Не последнюю роль, наверное, сыграло и другое соображение: «хивинцы», как их в те годы называли, занимались главным образом скотоводством. Для меновой торговли скот у них был основным товаром, а он нуждался в пастбищах и воде. Хивинские купцы, кроме скота, предлагали кожи, мясо, нередко драгоценные камни, золото, восточное холодное оружие. Генерал–губернатор Оренбурга граф В. А. Перовский, например, имел богатую коллекцию. Строительство Менового двора было закончено примерно в шестидесятых годах XVIII века. Ой представлял собой правильный квадрат с высокими каменными стенами, которые одновременно являлись задними стенами лавок, лицевой стороной выходившими только внутрь Менового двора. Внутри был возведен еще один «квадрат» — меньшего размера — Азиатский двор. В легенде точно подмечено наличие православной церкви, мусульманской мечети, колодца. Одно время по углам Менового двора действительно стояли пушки. В него вело двое ворот: Европейские — обращенные в сторону города, и Азиатские — обращенные на Восток. Многолюдным был Меновой двор, был богат и товарами. Но с постройкой железной дороги Самара–Оренбург–Ташкент как торговый центр свое значение потерял. В годы первой мировой войны здесь был разбит лагерь австрийских военнопленных. В тридцатые годы, уже в советское время, Меновой двор был вообще снесен. В наши дни на этой территории появились жилые и хозяйственные постройки. О Меновом дворе сейчас нам напоминает лишь название железнодорожной станции.

Так наш город потерял еще одно памятное место, некогда связывавшее его не только с историей, но и с Востоком, место, придававшее городу «восточный» колорит.

Потерянного не восстановить! А жаль!

Мы рассказали две легенды о русских невольницах в хивинском ханстве. Возникает законный вопрос — могло ли быть такое? Правда это или вымысел досужего рассказчика? Если правда, то как захватывали и продавали «хивинцы» в неволю русских женщин и девчат? Да и только ли их? Листая! подшивки старых газет, знакомясь с архивными документами, порой находишь весьма интересные сведения, проливающие свет на поставленные вопросы. Например, вот такие.

Продолжение читайте завтра на Орен1.