Дом полковника Тимашева. "Легенды старого Оренбурга" от Глеба Десяткова

Продолжаем серию публикаций, посвященных книге Глеба Десяткова "Легенды старого Оренбурга". Каждый день мы будем публиковать одну главу об истории нашего города.

Уверены, что книга будет интересна всем: и тем, кто уже читал ее, и тем, кто ранее о ней не слышал, и даже не интересующиеся историей обратят на нее свое внимание.

Предыдущую главу читайте здесь.

Глава 18. Дом полковника Тимашева

История, о которой хочу рассказать, началась при губернаторе Перовском, а закончилась при Обручеве.

В нашем городе есть много домов, тесно связанных с историей, с прошлым нашего города и края, с судьбами интересных людей. Средь множества следует, пожалуй, выделить один, и не только потому, что он старейший пой постройке. Приезжий пройдет мимо, не остановив на нем даже взгляда — дом как дом, двухэтажный с мезонином, каких! в Оренбурге много. Но этот достоин того, чтоб о нем пошел особый разговор.

Итак: по Советской улице идет пешая экскурсия, останавливается около дома, расположенного между кинотеатром «Октябрь» и гастрономом № 2.

Экскурсовод продолжает свой рассказ: «Мы подошли к дому, некогда принадлежавшему полковнику Тимашеву...»

Позднее им последовательно владели купцы Ладыгин, Хусаинов. Как говорит предание, в этом доме постоянно жили оренбургские губернаторы, в его стенах бывали Государь Император Александр I, великий русский поэт Александр Пушкин, Владимир Даль, сосланные в наш город поляки Виткевич, Зан, пастор Зеленко, поэты Жемчужников, Плещеев, Тарас Шевченко... Жил в нем и Перовский. Пушкин приехал в Оренбург вечером 12 июня 1833 года и остановился в местной гостинице. Узнав об этом, Перовский приехал к поэту не только с визитом, но и пригласил Пушкина переехать к нему. С утра он осматривал вместе с Владимиром Далем город. Будущий автор «Толкового словаря», узнав о цели приезда поэта, предложил посетить Берды, которые старожилы называли «Пугачевской столицей», обещал показать и дом, в котором жил Е. Пугачев. Туда они выехали в карете. По дороге Даль обратился к своему спутнику: «А знаешь, друг Пушкин, сказывали мне старики, что меж ними ходит слух, будто некоторые из них видели привидение, обликом своим сильно на Емельяна схожего! Рассказывали так убедительно, что вспомнилось и мне, как с привидением тоже дело иметь пришлось. Будучи еще студентом, я жил тогда на чердаке, где печь стояла посреди комнаты у проходившей тут из нижнего жилья трубы. Кровать моя была в углу, насупротив двух небольших окон, а у печки стоял полный остов (скелет — Г.Д.) человеческий так, что даже и в темную ночь я мог видеть с постели очерк его, особенно против окна, на котором не было ни ставень, ни даже занавески. Просыпаюсь однажды заполночь во время жестокой осенней бури. Дождь и ветер хлещут в окна. Вся кровля трещит, ветер, попав, видно, где–нибудь в переулок, завывает по–волчьи. Темь такая, что окна едва только отличаются от глухой стены. Я стал прислушиваться... и услышал с чрезвычайным изумлением — бой маятника от стенных часов, коих в моей комнате и у меня никогда не было! Прислушиваюсь... протираю глаза... привстаю — одно и то же: кругом все темно, холодно, сыро, буря хлещет в окно, а где–то в комнате мерно ходит маятник... Я встал и начал подходить на слух, медленно, шаг за шагом, к тому месту, где ходит маятник. Я еще положительнее убедился в том, что слышу не во сне, а наяву, что маятник ходит мерно, звонко, ровно, хотя у меня стенных часов нет. Я дошел до самой печи и стоял еще в большем недоумении, носом к носу со скелетом, коего силуэт смутно обозначался против белой печи. Что тут делать и как быть? Маятник явным образом ходит в скелете!..»

Тут карету резко качнуло. Даль выглянул в окно дверцы:

— Ну, вот. Кажется подъехали. Это Бердская слобода! — и продолжил свой рассказ: — Подхожу ближе, ближе, носом к лицу его, чтобы впотьмах рассмотреть такое диво! Как вдруг скелет мой, с кем я давно жил в такой тесной дружбе, внезапно плюнул мне в лицо!

— Барин! Приехали! — раздался голос возницы. — Ждут вас, во–он люд какой собрался!

Выходя из кареты, Даль продолжил:

— Я невольно отшатнулся, обтерся рукой и удостоверился, что все это было не воображение — брызги, попавшие в лицо, были точно, мокрые...

Но тут приезжих окружила толпа вездесущих ребятишек, рассматривавших приезжих гостей, один из которых чему–то заразительно смеялся. Был он черным, с бакенбардами, кучерявым...

Даль представился старикам бородачам, рассказал о цели их приезда. Старики подвели гостей к дому казачки Бунтовой, которая видела и еще помнила Емельяна Пугачева. Стоя на крыльце, хозяйка дома пригласила, с низким поклоном, гостей войти в дом.

— Ничего, хозяюшка, — сказал Пушкин. — Присядем тут на крылечке...

И началась неторопливая беседа...

А вечером из раскрытых окон губернаторского дома, привлекая внимания прохожих, вылетали взрывы хохота — то Александр Сергеевич рассказывал о плюющих привидениях...

— Вот только не досказал уважаемый гид мой, чем дело–то закончилось?

Все повернули головы в сторону Даля.

— Провел я ладонью по лицу, ощутил, что лоб мой и щеки стали мокрыми. Я стоял и пялил глаза, прислушиваясь к мерным ударам маятника. Но, подумав еще немного и не видя ни зги, я безотчетно протянул руку и погладил череп скелета по лысине — тогда я вздохнул и улыбнулся. Все объяснилось! В кровле, в потолке, возле трубы, сделалась небольшая течь, капля за каплей попадала на лысую, костяную, пустую и звонкую голову моего немого товарища...

Новый взрыв смеха перебил рассказчика.

— Нет, это ты обязательно должен описать, — предложил поэт. — Обязательно! Прочтем, сообща посмеемся...

Много позднее, когда Пушкина не стало, Владимир Даль выполнил его наказ и все описал в статье «О привидениях». Но продолжим наш рассказ о доме полковника Тимашева.

В сентябре 1829 года Перовский встречался с известным немецким путешественником–натуралистом Александром Гумбольдтом, проводившим ряд исследований на Южноы Урале, интересовавшимся и методами добычи золота местными старателями. Легенда донесла до наших дней слова, будто бы сказанные в той беседе Перовскому: «Я ехал сюда кащ уверенный в себе учитель, уезжаю — как пристыженный ученик! Таковых оригинальных и добычливых методов извлечения золота Европа пока еще не знает!» В Орске Гумбольдт встретился со ссыльным Виткевичем. Пораженный, эрудицией и знаниями восточных языков ссыльного солдата! Гумбольдт попросил, по возможности, смягчить участь его.

Серьезность познаний Виткевича удивила и Перовского. Поговорив с ним, губернатор оставил его у себя ординарцем,; позднее перевел в адъютанты. Пару лет спустя Перовский посылает его с секретным поручением в Бухару. Тот блестяще его выполняет. Перовский, насколько смог, облегчил участь и другого ссыльного поэта — А.Плещеева. Тот был зачислен в отряд, с которым направился в поход для взятия Ак–Мечети. После взятия крепости поэта производят в унтер–офицеры, потом — в прапорщики. Позднее Плещеев прослужил несколько лет в Оренбургской пограничной комиссии, в Илецке женился на дочке местного солепромышленника; в 1857 году поэт покинул Оренбург, имея приличное состояние. За десять лет до освобождения Плещеева в Оренбург в ссылку прибыл другой поэт — Тарас Григорьевич Шевченко. Вот как описывает его прибытие П. Столпянский:

«Узнав, что в Оренбург привезли Шевченко, служивший и Оренбургской пограничной комиссии Ф. М. Лазаревский. тогда еще лично не знавший поэта, немедленно отправился к чиновнику особых поручений при военном губернаторе Обручеве полковнику Е.М.Матвееву с просьбою сделать все возможное для облегчения горькой участи поэта. «Все, что можно будет сделать, будет сделано!» — ответил бравый полковник, один из благороднейших людей в Оренбурге, всегда относившийся к судьбе поэта с истинным участием. От Матвеева Лазаревский пришел в казармы, куда поместили Шевченко. Он застал поэта лежавшим ничком в одном нижнем белье на нарах, углубленным в чтение Библии. Наученный горьким опытом, недавно жестоко поплатившийся за свою доверчивость, Шевченко принял посетителя весьма сдержанно, но звуки родной речи и непритворное участие, светящееся в глазах вошедшего, скоро рассеяли его подозрительность, и он дал слово в тот же день посетить Лазаревского».

В его доме он встретил своих земляков, которые стали искренними друзьями до его перевода в Орскую крепость. Но и там опальному поэту, благодаря друзьям, делались небольшие поблажки. Украдкой Тарас писал стихи, рисовал, что официально было ему запрещено. Обращение к шефу жандармов с просьбой разрешить рисовать и выдать для этого все ему необходимое осталось без ответа.

В 1848 году Шевченко был зачислен в команду, которая направлялась к Аральскому морю для постройки Раимовского укрепления. Начальником экспедиции был лейтенант А. И. Бутаков, будущий адмирал русского флота. Тарасу было разрешено ходить в гражданской одежде, было поручено производить зарисовки пейзажей берегов Аральского моря. Как только экспедиция возвратилась в Оренбург, Бутаков представил Обручеву альбом с рисунками Тараса Шевченко, выдал блестящую характеристику о пользе, проявленной поэтом во время экспедиции. Военный губернатор не только дал обещание ходатайствовать о производстве Тараса в унтер–офицеры, но и попросил написать портрет своей жены. Шевченко стал выполнять этот заказ, как вдруг внезапный обыск прервал проживание поэта в Оренбурге. Причиной тому, как гласит легенда, послужило следующее.

У одного из близких приятелей Тараса была хорошенькая жена. За ней ухаживал дон жуан местного масштаба — прапорщик Оренбургского линейного батальона. Многие знали об этой связи. Но, как всегда бывает в таких случаях, не знал об этом только ее муж, как и многие другие, уверенный в добродетели своей супруги.

Чужой позор возмущал честную натуру Шевченко. Он считал, что знать и молчать — значит самому быть участником этой подлости. И, как ни уговаривали друзья не вмешиваться в это дело, которым с возмущением Тарас делился, выражая свой взгляд на происходящее, он решил все рассказать мужу, стал наблюдать за поведением жены–изменницы. Однажды Тарас увидал, как прапорщик, в отсутствие мужа, тайком пробрался к красавице жене... Взял извозчика, съездил за мужем — и влюбленные были изоблечены.

На другой день военный губернатор Обручев получил донос о том, что, вопреки запрещению, ссыльный поэт пишет стихи, занимается рисованием, ходит в гражданской одежде... Аналогичный донос пришел и в жандармское управление. Обручев на донос вынужден был среагировать. Шевченко был выслан в Ново–Петровское укрепление...

Есть в Оренбурге один человек, десятки лет своей жизни отдавший изучению творчества Тараса Григорьевича Шевченко, его жизни в нашем крае — писатель Леонид Наумович Большаков. Много лет ищет он следы альбома с зарисовками аральских пейзажей. Пока не повезло. Может быть, фортуна улыбнется кому–то другому? Надеемся, что он расскажет про то...

Продолжение читайте завтра на Орен1.