Путь в кресло оренбургского мэра: через колючки, пудру и змеиные переходы

ТЕКСТ: Андрей Саблин, журнал "ОК*АЗИЯ"
ФОТО: из личного архива Юрия Мищерякова

Часть первая

Интервью с Главой Оренбурга Юрием Мищеряковым у меня не получилось. Пожалуй, это первое не получившееся интервью в моей практике. Обычно, выезжая к собеседнику, я тщательно готовлюсь: прорабатываю фактуру, изучаю сопутствующие документы и мысленно выстраиваю в голове ход беседы. Все для того, чтобы читатель увидел что-то новое и необычное в, казалось бы, знакомом до мельчайших черточек человеке. И чем известнее мой собеседник, тем сложнее подготовительная часть. Но тем ценнее результат, когда из-под обычной драпировки суетности и ежедневности вдруг выглянет живой пульсирующий нерв, и волна искренности начнет волновать читателя на восьмибалльной отметке.

В этот раз все мои подготовительные усилия оказались просто не нужны. Юрий Николаевич начал отвечать на мой первый, по сути, единственный вопрос и проговорил без остановки добрых полтора часа. Рассказывал он о своем детстве, которое прошло в бескрайних казахстанских степях, о сопках близ станции Агадырь, и том, что были детские годы таким же солнечными и романтичными, как окружающая природа.

Тихий голос оренбургского Главы, оркестрованный фирменным покашливанием, плел и плел свою неспешную вязь, и казалось, что мы плывем за этим голосом километров на 600 и лет на 60 назад. В ту пору, когда в каждого из нас закладываются первые ростки тех будущих величин, с которых не то, что снизойти, а иной раз страшно просто взглянуть вниз. Мищеряков же не просто взглянул, а, как выяснилось, в течение жизни несколько раз, и не только мысленно, возвращался в свои родные края. То ли для того, чтобы наполнить энергией подсевшие батарейки, то ли доложить воспитавшей его земле о своих успехах, то ли просто сверить шаг с компасом, определившим направление его жизни.

И в каждом эпизоде воспоминаний городского Главы виделся мне тот будущий Юрий Николаевич, который вот уже без малого 15 лет растит своё, пожалуй, главное детище – ГОРОД ОРЕНБУРГ.


НЕИЗВЕСТНЫЕ ДАЛИ

Детство мое было яркое.

Я по натуре романтик! Никогда не любил ни простых решений, ни простых вещей.
Мне очень важно все время куда-то двигаться, что-то искать. Очевидно, поэтому в 16 лет, после алматинских курсов геофизиков, оказался в геологоразведке. Причем работал там наряду со взрослыми. Таким был здоровяком, что никто не заглядывал в метрику – верили, что уже взрослый.
Меня всегда куда-то влекло, в какие-то далекие дали. Помню, совсем еще мальчишкой я переходил железную дорогу и шел туда, где начиналась бескрайняя казахская степь, над которой постоянно висело загадочное колышущееся марево. Представлялось, что вокруг меня не степь, а волны, море, океан и хотелось уплыть за горизонт, чтобы посмотреть, а что там – за чертой слияния неба и земли...  И чудилось, что начало начал…


ФУТБОЛЬНЫЙ РАЦИОНАЛИЗАТОР

Детство… детство… Тогда оно было абсолютно одинаковым у всех послевоенных мальчишек. Насыщенное, активное. Учились, хулиганили, гоняли в футбол.
Первые фабричные мячи появились у нас только в 56-58 годах, до этого дети в чулок набивали тряпки, этим и играли. Летом, когда заканчивался учебный год, мать забирала у нас обувь (в ней мы ходили исключительно в школу), и все каникулы мы гоняли босиком. Кожа на ступнях постоянно лопалась, так я обмазывал ноги навозом и обматывал их какими-нибудь тряпками. Получался такой полугипсовый кроссовок. Не знаю, как отнесется к таким рационализациям современный читатель, но прелесть детства и юности нашего поколения заключалась в том, что мы всегда и на сто процентов знали: «Безвыходных ситуаций не бывает!»

Вообще я очень любил спорт и, спасибо старшему брату, рано стал им заниматься. Это он сначала увлекался боксом, а потом уже работал тренером, за ним я и потянулся. И надо сказать, во многих жизненных ситуациях именно спортивная закалка частенько мне помогала.


Ё-МОЁ, ГАЗЗАВОД И ИППОДРОМ

Рядом со станцией Агадырь располагались сопки. До сих пор закрываю глаза и вижу их как наяву: несколько невысоких округлых холмов, самая большая сопка называлась почему-то Ё-Моё. В выходные на этой «горе» собирался весь поселок, а зимой ребятня каталась там на лыжах.

Нормальных лыж, как и нормального мяча, тогда тоже почти не было. Мы их делали сами. Искали какие-нибудь доски, строгали, заваривали воду до кипения и погружали в нее концы лыжных заготовок, чтобы они отпаривались и закруглялись. Вот на таких-то лыжах мы и катались с Ё-Моё.

Катков в то время у нас специально не устраивали. Зато на одной из улиц поселка стояла колонка, а рядом с ней был… мы называли это местечко «Газзавод». Я скажу, почему: газированную воду там делали. Рабочие этого газированного предприятия и заливали большое ледовое пространство, чтобы летом, когда жара, можно было бочонки и бутылки с водой обкладывать кусками льда, а затем развозить товар охлажденным. Импровизированный каток засыпали опилками, чтобы не таял. Эти опилки мы расчищали и устраивали «ледовый ипподром».


ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С ОРЕНБУРГОМ

В нашей семье было семеро детей. Старший уехал и служил уже здесь, в Оренбурге, закончив летное училище. Вся его жизнь была связана с авиацией. Для нас брат был кумиром. Если приходил в отпуск, то мы бегали по поселку с авиационной кокардой – хвастались.


КИНО ЛУКОВОЕ

Чем еще были хороши горы? Они давали широкие возможности для развития предпринимательства. Например, мы обожали кино. Тогда, в 50-е годы, крутили много индийских фильмов. Всем им можно было дать общее название – «История одной несчастной любви!» Конец-то там всегда был счастливым, но развитие уж очень трагичным. Даже пацаны приходили в кино – рыдали всласть! Но самое трагичное, что кино бесплатно не показывали. Билет 10 копеек стоил – каждый день у матери просить не станешь. Поэтому, чтобы воплотить мечты в реальность – ходить в кино каждый вечер – мы начали заниматься, как это сейчас говорят, бизнесом.

В горах рос дикий лук. Киноманы весь день собирали его, потом вязали в пучки – и на базар! Мы даже зазывали, крича: «Покупай лучок: рубль – пучок, огородники!»

На вид лук был совершенно обычным, как огородный. Но на вкус – ядреным и сладковатым одновременно. Наши покупатели потом, конечно, ругались: «Эй, сорванец, ты мне еще раз продашь «огородники», я тебе дам огородники!» Но, тем не менее, мы как-то умудрялись продавать столько товара, как раз по 10 копеек за пучок, что на кино нам хватало.


18/45

Степь – это сплошные солончаки. Речка (если ее можно так назвать) – в восемнадцати километрах от поселка. И вторая, более полноводная – в сорока пяти.

На дальнее расстояние мы ездили на товарняках, которые охранялись военизированной охраной, так что пока поезд стоял, приходилось прятаться между вагонами, к которым были пристроены тамбуры, и как только состав трогался, мы заскакивали в них, а там – и до «большой» речки. Официальной остановки у реки, конечно, не было, но паровоз на этом участке пути немного сбавлял ход, и мы выпрыгивали все-таки на приличном ходу. Я представляю, если бы матушка узнала! Сам сейчас вспоминаю и осознаю, насколько это было опасно. Просто счастье, что ничего не случилось…

А на реке было раздолье: бултыхались, купались – красота! На ближнюю речку, что в восемнадцати километрах, добирались пешком. Босиком! Никакого шоссе и в помине не существовало. Степь да степь. Под ногами – сплошные колючки. Идешь по ним и так, и сяк. Потом приспосабливаешься: ногу как-то ребром ставишь – не так больно шагать. Часть пути приходилась на дорогу, ведущую к рудникам (барит добывали, еще что-то), по ней огромные белорусские машины (типа белазовских) возили руду на железнодорожную станцию. Эту дорогу мы называли пудрой, потому что на ней образовывалась подушка сантиметров в двадцать – просто мукА. Жара под сорок пудру до того нагревала, что мы не шли, а буквально прыгали как на раскаленной сковородке. Вот так: идешь и подпрыгиваешь, одну ногу – целиком в пудру, другой – на цыпочках. Либо по колючкам. Это же не лень было восемнадцать километров в одну сторону корячиться ради того, чтобы побултыхаться в пересохшей речке!


ЭКСТРЕМАЛЬНАЯ РЫБАЛКА

Любили мы ребятишками удить рыбу. А чем рыбачить? Вот украдем тюль или марлю, процедим ею воду в яме, сигушек наловим. И пируем. Из дома все брали с собой кусок хлеба и сало. Причем летом сало в сундуках держали – желтое уже. И вот срезали желтизну с сальца, клали его на хлеб, а сигушек – сверху, прямо так, сырыми. И ничего: животы не болели!


ВОСПИТАНИЕ ОТВЕТСТВЕННОСТИ

Детство закончилось в один день. Как только я устроился в геологоразведку. Там ответственность была самой высокой степени. Ведь ежедневно проходили маршрут в девять километров. По сорокаградусной жаре! И каких только тварей не встречали в степи! Самым страшным был один змеиный переход. Например, если свадьбы у гадюк начались, а мы шли в плавках, практически голяком, то только успевали уворачиваться!

Иметь кирзовые сапоги – это было уже пределом мечтаний. А если они еще и с отворотами – любой становился самым модным парнем на деревне. Но для степных походов геолога-разведчика, к сожалению, кирзачи не подходили. Впрочем, пока по степи – еще терпимо, но стоило чуть в гору зайти, как каждый сапог сразу в два-три раза утяжелялся. Вот такая физика была у геофизиков.

Пережили и это непростое время. Да, казалось бы, так много было сложного, по-настоящему трудного. Зато проводилась четкая грань перехода от детства к, нельзя сказать взрослости, скорее, к юности. Это такой момент, когда мальчишка начинал осознавать возложенную на него меру ответственности. Например, замеры, которые я делал в геологоразведке, должны были точно соответствовать техзаданию. Тут хочешь-не хочешь, а быстренько поймешь, когда из-за ошибки с зарплаты удержат 20-30 процентов. И как ты после этого домой придешь, что скажешь?


УЖАС И КОШМАР

В геологоразведку брали тогда всех подряд. Уголовников, беспаспортников. Девяносто процентов из них были наркоманами. Это, конечно, не наркоманы в нынешнем страшном виде. Что тогда было? Гашиш да марихуана. Но даже не их употребляли эти люди. Они мешками покупали чай.

Летом на маршрут группа выходила в четыре часа утра, до наступления жары, потому что к десяти-одиннадцати воздух нагревался уже до тридцати семи градусов. И вот утром проснешься, а вокруг шатаются бледные тени. Они уже в три часа ночи вставали, у каждого – баночка своя. Разводили костерок, кидали в баночку из-под кильки полпачки чая и сидели, чего-то готовили.
Я удивлялся и всегда хотел посмотреть, чего это они там вымораживали. Чай не чай, а какая-то густая, как смола, коричневая мазь. Не знаю, ели они ее или нюхали, но запала после этого у них хватало часа на три. Вставали и перли, аж пар из ноздрей валил. Ну, представьте, нормальному человеку тащить на себе рюкзак со всей этой геологией! Одно кайло весило около двух килограмм. А они просто перли вперед! Но, когда в горы заходили, действие чифиря уже кончалось, и все – они превращались в трупы и дальше идти не могли. Приходилось в разгар работы снимать с горы по нескольку человек. Ужас! Но самое страшное – получка. Тогда вся эта братва шла в магазин, набирала бутылки. День-два просто не работали, да и можно сказать, вычеркивали из жизни. Вот так моя юность и прошла.


ШИРОКИЙ ПРОФИЛЬ – УЗКИЙ КРУГОЗОР

В те времена при школах было и профтехобразование. Я решил выучиться на тракториста: так меня эта тема увлекла! Получил права, радостный заявился домой и давай хвалиться отцу: «Пап! Я такой счастливый: получил права машиниста-тракториста широкого профиля». Он посмотрел внимательно. «Да, – говорит, – сынок. Профиль-то у тебя широкий. Кругозор только узкий». Сколько лет прошло, я до сих пор помню эти слова отца.

Продолжение читайте в ближайшее время на Орен1!